Процесс строительства монументального сооружения начинался с процедуры закладки и затем разбивки плана здания на строительной площадке. Поскольку памятники русского зодчества домонгольской поры — главным образом церкви (из 250 памятников русского зодчества этой поры, известных к настоящему времени, светский, некультовый, характер имеют менее 20, т.е. всего около 8 %), естественно, что закладка монументальной постройки — в первую очередь закладка храма. Это была торжественная церемония, на которой присутствовали высшие церковные иерархи и князья. Правда, летописные описания относятся в большинстве не к закладке, а к освящению храма, однако даже сам факт, что в упоминаниях о закладке обычно отмечали, при каком митрополите и каком князе она совершена, свидетельствует о торжественности ритуала. (К тому же в латинском Понтификале X в., т.е. относящемся ко времени до разделения церквей, четко сказано: «Никто не может строить храм до того, пока епископ города не придет на это место и публично не водрузит на нем крест» (Мурьянов М.Ф. Золотой пояс Шимона // Византия: Южные славяне и Древняя Русь, Западная Европа. М., 1973. С. 197, примеч. 3)

Прежде всего, по-видимому, подготавливалась ровная площадка для строительства. Следы подрезки грунта для выравнивания площадки неоднократно отмечались при археологических исследованиях памятников. Об этом же свидетельствуют и западные источники, восходящие к XII в. (Colombier P. du. Les chantiers des Cathedrales. Paris, 1953. P. 65, 66.) Затем намечалось место алтаря и проводилась продольная ось храма, ориентированная на первый луч восходящего солнца. Алтарь должен был быть ориентирован на восток, а восток понимали как восход солнца. Так делали на Руси, так же поступали и на Западе. (Aubert M. La construction au Moyen Age // Bull. monumental. 1961. T. 119. P. 183.) Высказывались предположения, что день закладки храма должен был соответствовать дню его патрона. (Benson H. Church orientation and patronal festivals // The Antiquaries Joum. 1956. Vol. 36. P. 210.) Проверка дней закладки, выполненная на основании азимутов существующих памятников, данных предположений не подтвердила. (Раппопорт П.А. Ориентация древнерусских церквей // КСИА. 1974. Вып. 139. С. 47.) С днем патрона храма обычно совпадал не день закладки, а день освящения, что специально оговаривалось в церковных уставах. (Так, в уставе XII в. митрополита Георгия говорится: «Аще будеть церкви новопоставлена, то вечер или заутра отпети ей канун во имя той церкви и, егда будет литургия, обойти около всее церковь с кресты в ризах» (Голубинский Е.В. История русской церкви. М., 1904. Т. 1, 2-я половина тома. С. 460,542, § 98) День же закладки лишь изредка совпадал с днем патрона храма. Торжественная церемония закладки церкви происходила уже после освящения. В русских летописях эта процедура засвидетельствована лишь для более позднего времени. Так, описывая закладку церкви в Москве в 1472 г. летописец.сообщал: «...преосвященный митрополит Филипп со всем освященным собором... поидоша на основание церкви... Прииде же тако и... великий князь Иван Васильевич... И тако совершившие молебная, и прежде всех своима рукама митрополит начало полагает, идеже олтарю быти, таже по странам и по углам, и по сем мастеры начинают дело зданию». (Никоновская летопись // ПСРЛ. СПб., 1901. Т. 12. С. 144. Под 6980 г.) Замечательно, что с этим описанием, сделанным в XV в., почти полностью совпадает армянский текст «Основание святой церкви», относящийся к началу VI в.: «Затем устанавливают один камень в качестве основы церкви в центре алтаря, а остальные невыделенные камни — по четырем углам... Епископ читает сию молитву... и повелевает главе мастеров взять измерительный инструмент и расчертить местность по воле строителя». (Мурадян П.М. Строительство и освящение культовых сооружений по армянским источникам // Науч. сообщ. Гос. музея искусства народов Востока. М., 1978. Вып. 10. С. 129.) Видимо, процедура закладки храма в восточно-христианской церкви была более или менее единообразной и традиционной. (Aubert M. Op. cit. P. 184; Colombier P. du. Op. cit. P. 65. В Армении при строительстве церкви Креста на о-ве Ахтамар (X в.) царь Гагик «вместе со множеством мастеровых, взяв в руки шнур строителей, протянул [его], и все вместе дружно начертили и наметили... места будущих сооружений» (текст историка X в. Товмы Арцруни цит. по Халпахчьян О.Х. Архитектурные памятники Ахтамара // Архитектурное наследство. М., 1969. Т. 18. С. 137).

Разметку контура будущего храма выполняли при помощи шнура. На Западе и на Кавказе это зафиксировано как письменными источниками, так и миниатюрами. С помощью шнура производили разбивку плана храма и на Руси. Свидетельством того является легенда о постройке Успенской церкви Киево-Печерского монастыря, изложенная в Печерском патерике. Согласно этой легенде, величину будущего храма определяли золотым поясом, подаренным монастырю принявшим христианство варяжским ярлом Шимоном. («И благословивь место, и измериша златымь поясом широту и долготу» (Патерик киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 7). В легенде о золотом поясе сказано: «Аще бо и древо бяше существом видимо, но божиею силою одеано есть». В соответствии с приведенными словами считали, что для измерений употребляли деревянный жезл в меру золотого пояса. Однако М.Ф. Мурьянов убедительно показал, что слова эти относятся не к самому поясу, а к деревянному изображению распятия, послужившему основой легенды о поясе (см.: Мурьянов М.Ф. Указ. соч. С. 187)

Вопрос о том, как производилась разбивка плана здания, а затем определялись его вертикальные размеры, давно уже интересует исследователей. Создавались самые разнообразные, часто очень сложные теории, с помощью которых пытались объяснить систему пропорционального построения древнерусских храмов. К сожалению, все теории, даже самые остроумные, могут помочь только при анализе памятников, но не служить тем рабочим методом, которым руководствовался древний зодчий, хотя некоторые из авторов таких теорий на это претендуют. (Убедительная критика таких теорий дана в статье Р.М.Гаряева (см.: Гаряев P.M. К вопросу об измерении красоты в архитектуре // Архитектура СССР. 1979. № 8. С. 25) Ближе всех подошли к решению задачи К.Н. Афанасьев и Е.Ф. Желоховцева. (Афанасьев К.Н. Построение архитектурной формы древнерусскими зодчими. М., 1961; Желоховцева Е.Ф. Геометрические структуры в архитектуре и живописи Древней Руси // Естественнонаучные знания в Древней Руси. М., 1980. С. 23-63.) Важнейший вывод Афанасьева сводится к тому, что основой построения являлся диаметр купола храма или, позже, сторона подкупольного квадрата. (Афанасьев К.Н. Указ. соч. С. 195, 200, 209.) Значение диаметра купола для построения всех основных размеров в зданиях центральнокупольного типа не подлежит сомнению. (Это отмечено и для памятников средневековой армянской архитектуры (Халпахчьян О.Х. К вопросу гармонизации произведений армянского зодчества // II Респ. конф. по пробл. Культуры и искусства Армении: Тез. докл. Ереван, 1976. С. 183) Однако этот размер мог быть лишь промежуточным, переходным, дающим возможность перейти от плана к вертикальным построениям, т.е. к размерам разреза здания. Таким размером мог оперировать зодчий, но не заказчик храма. Между тем основные размеры будущего храма как раз относились к компетенции заказчика - князя или епископа. Поэтому основными размерами, определявшими все построение храма, могли быть только его общие габариты - длина и ширина. Кстати, именно так, согласно легенде, получили задание зодчие Успенского собора Киево-Печерского монастыря: они должны были построить храм, имевший в ширину 20 поясов (локтей), а в длину и высоту по 30. («Размерив поясом тем златым 20 (в вариантах - 20 лактей) в ширину и 30 в дьлину, а 30 в высоту, стены с връхом 50» (Абрамович Д. Киево-Печерський патерик. Киiв,1930. С. 3). В другом месте текста Патерика читаем: «Мера сказася широты и долготы, и высоты тоя пречестныа церкве» (Там же. С. 7) Об этом же свидетельствует и процедура заложения храма, при которой прежде всего отмечались его четыре угла, т.е. общие габариты плана. Очевидно, что размеры здесь определялись по наружным стенам здания, а не по его интерьеру. (Вероятно, аналогично определялись основные размеры зданий и в византийской архитектуре начиная с ранневизантийского периода. Так, обследуя ранневизантийскую церковь близ Иерусалима, ученые пришли к выводу, что ее наружные размеры — 40 х 50 футов (Tsafrir Y., Hirschfeld J. The church and mosaics at Horvat Berachot // Dumbarton Oaks Papers. 1979. № 33. P. 299). Точно так же и в западноевропейском средневековье во всех описаниях зданий их размеры даются по наружным габаритам (см., напр.: Davis-Weyer С. Early Medieaval Art 300-1150. New Jersey, 1971. P. 125, 128, 136, 147 sq.)

Таким образом, несомненно, что при торжественной церемонии закладки храма намечались положение алтаря, направление продольной оси и четыре угла здания. Все последующие построения, т.е. разбивка членений плана, переход от общих габаритов здания к размеру подкупольного квадрата, а затем определение высот, относились уже к рабочему методу зодчего. Очевидно, что последний использовал при этом какие-то принятые на Руси единицы измерений. (Вопрос о древнерусских мерах, применявшихся в строительстве, подробно разрабатывался Б.А Рыбаковым (см.: Рыбаков Б.А. 1) Русские системы мер длины XI-XV вв. // СЭ. 1949. № 1. С. 67; 2) Архитектурная математика древнерусских зодчих// СА. 1957. № 1. С. 83; 3) Мерило новгородского зодчества XIII В. // ПКНО: Ежегодник 1974. М., 1975. С. 205; см. также: Волошин Н.И. Метрологические особенности и меры в древнерусских памятниках // Изв. высш. учеб, заведений: Строительство и архитектура. Новороссийск, 1969. № 11. С. 85) Относительно того, каковы были эти единицы, существуют различные точки зрения. Так, К.Н. Афанасьев пришел к выводу, что величина «пояса Шимона», которым определяли размеры Успенского собора Киево-Печерского монастыря, равнялась 1.18 м, т.е. 4 римским футам (29.5 см); в то же время подкупольные квадраты большинства древнерусских храмов, по его мнению, кратны не римскому, а греческому футу (30.8 см). (Афанасьев К.Н. Указ. соч. С. 196.) Такому выводу противоречит тот факт, что в русских письменных источниках все измерения, как правило, указаны не в футах, а в саженях и локтях. Н.В. Холостенко и Б.А. Рыбаков определяли тот же «пояс Шимона» равным 1.08 м, т.е. 0.5 косой сажени. (Холостенко Н.В. Памятник XI в. — собор Печерского монастыря // Строительство и архитектура (Киев). 1972. № 1. С. 33; Рыбаков Б.А. Русские системы мер длины... С. 81.) Очень вероятно, что в разное время и в разных строительных центрах Руси использовали различные единицы мер, хотя, конечно, лишь одну меру в каждой постройке. (По предположению Б.А. Рыбакова, при строительстве зданий использовали две меры. Однако эти меры сопряженные: вторая равна диагонали квадрата первой. Значит, получить вторую меру из первой можно путем простейшего геометрического построения. Следовательно, в основе лежит всего одна мера. Попытки ряда исследователей утверждать, что в строительстве могли одновременно пользоваться множеством различных мер, приводят к курьезным выводам. Так, число мер, одновременно примененных в древнерусском строительстве, у некоторых авторов превышает десяток. При этом одни меры якобы используют только в княжеском строительстве, другие — в церковном, третьи — в народном (торгово-ремесленные меры). Порой же эти разные меры якобы используются одновременно даже в одном здании: длина в одной мере, а ширина — в другой! В наиболее развитом виде подобные идеи даются в статьях А. Пилецкого (см.: Пилецкий А. 1) Мерило древнерусского зодчего // Наука и жизнь. 1980. № 11. С. 140; 2) Системы величин; мер и пропорций в древнерусской архитектуре // Архитектура СССР. 1980. № 10. С. 53, и др.). Если исследователь при анализе пользуется одновременно большим количеством мер, их членений и производных, то естественно, что любой размер любого памятника любой эпохи всегда окажется чему-то равным или кратным, и так можно доказать что угодно.) При этом вовсе не обязательно, чтобы принятая мера в разных зданиях совпадала с большой точностью, поскольку эталонов не существовало. Приводимые обычно сведения о наличии эталона длины, о котором упоминается в «Уставе» князя Всеволода, свидетельствуют как раз об обратном: если имелся специальный «иваньский локоть», значит, могли существовать и другие варианты локтя. (Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. М., 1976. С. 155. Упоминаемый в «Уставе» локоть применялся явно не для строительства, а для торговых операций — измерения сукна и пр. В византийской архитектуре меры тоже не имели твердого эталона. Так, в архитектуре VI в. размер фута колеблется от 30.8 до 32 см (Underwood P. Some principles of measure in the architecture of the period of Justinian // Cahiers archeologiques. Paris, 1948. T. 3. P. 65, 72) В то же время внутри каждого возводимого сооружения все размеры должны были согласовываться с какой-то одной точной мерой. (Успешной попыткой выявить такую меру является работа Л.Н. Большакова. В памятниках зодчества середины XI в., по его мнению, применен греческий фут с колебаниями размера от 31.2 до 31.9 см, а в киево-черниговских памятниках конца XII — начала XIII в. — локоть: от 38.4 до 40.5 см (см.: Большаков Л.Н. 1) К вопросу о древнерусской архитектурной метрологии // Историко-археологический семинар «Чернигов и его округа в IX-XIII вв.»: Тез. докл. Чернигов, 1985. С. 48; 2) Метрическая система построения композиции Спасо-Преображенского собора Мирожского монастыря и близких по типу храмов Византии и Руси. // Археология и история Пскова и Псковской земли: Тез. докл. Псков, 1987. С. 5; 3) Метрический анализ древнерусских храмов XI-ХII вв. // Древнерусское искусство: Художественная культура X— первой половины XIII в. М., 1988. С. 112-119) Поэтому зодчий сам определял эталон длины (независимо от того, был ли то фут, локоть или какая-либо иная мера), которым и руководствовался в процессе строительства. Эталон длины, видимо, представлял собой деревянный прут, т.е. своего рода масштабную линейку. Об этом можно судить хотя бы по тому, что деревянный прут является основным атрибутом архитектора на всех западноевропейских изображениях зодчих. (Зубов В.П. К вопросу о роли чертежей в строительной практике западноевропейского средневековья // Тр. Ин-та истории естествознания и техники. М., 1956. Т. 7. С. 244,245. Большое количество таких изображений см., напр.: Binding G., Nussbaum N. Der Mittelalterliche Baubetrieb nordlich der Alpen in Zeitgenossischen Darstellungen. Darmstadt, 1978. Древнейшее изображение зодчего с прутом в руках относится к середине X в. (Ibid. S. 90). Использование при строительстве прута, принимаемого за эталон длины, имеет глубокие традиции.Так, в Библии отмечено, что для этого использовалась «трость измерения в 6 локтей, считая каждый локоть за локоть с ладонью» (Книга пророка Иезекииля // Библия. М., 1979. С. 834,835). В тексте середины XII в., вписанном в Библию, указано, что при строительстве храма «в руке человека — размерный прут (Massrute) в 6 локтей» (Binding G., Nussbaum N. Op. cit. S. 43). В сочинении Ламберта Ардрского (рубеж XII—XIII вв.) при описании строительства огромного рва вокруг замка мастер выступает «со своим измерительным прутом» (Зубов В.П. Архитектор в эпоху средневековья // Сов. искусствознание. 1985. Вып. 19. С. 305) То, что так же обстояло дело и на Руси, подтверждает, например, древняя легенда о Соломоне и Китоврасе, где вызванный к Соломону строитель храма Китоврас «умеря прут четырех локот и вниде пред царя, и поклонися, и поверже прут пред царем...». (Сказание о Соломоне и Китоврасе // Изборник. М., 1969. С. 372. (Б-ка всемир. лит.)

Следует отметить, что, не зная статических расчетов, древние зодчие должны были эмпирически учитывать также и конструктивную сторону здания: соотношение толщины стен и столбов с размерами пролетов и пр. Очевидно, что традиционная система построения плановых и высотных размеров храма, которую древнерусский зодчий использовал в качестве своего рабочего метода, должна была обеспечивать еще и прочность сооружения. (На это обратил внимание болгарский исследователь Г. Кожухаров (см.: Кожухаров Г. Сводът в античността и средните векове. София, 1974)

Известно, что древнерусские зодчие не применяли чертежей. (Все встречающиеся в литературе сведения о якобы обнаруженных русских чертежах X — XIII вв. оказались ошибочными. Так, например, в Киеве близ Десятинной церкви раскопками был вскрыт чертеж, линии которого выполнены светлой глиной по темной земле (Новое в археологии Киева. Киев, 1981. С. 341). Автор исследования интерпретировала этот чертеж как изображение фасада храма. В действительности «чертеж», очевидно, не имеет отношения к строительству.) Это относится не только к домонгольской поре, но и к значительно более позднему времени. (Даже в XVI - XVII вв. чертежи были нужны не столько зодчему, сколько заказчику «в целях предварительной наметки, распределения и учета работы по исполнению» (Воронин Н.Н. Очерки по истории русского зодчества XVI— XVII вв. М.; Л., 1934. С. 664; см. также: Тиц А.А. Загадки древнерусского чертежа. М., 1978. С. 7) Высказалось предположение, что в качестве чертежа могли использовать модели. Но такое предположение абсолютно ничем не подтверждается. Наоборот, все сведения о моделях, встречающиеся в поздних источниках, говорят о том, что их изготовляли не в качестве проектного чертежа, а лишь как средство продемонстрировать заказчику облик будущего здания. (Тиц А.А. Указ. соч. С. 14. То же имело место и на Западе: «Наглядное изображение будущей постройки — таково требование заказчика к чертежу и модели» (Зубов В.П. К вопросу о роли чертежей... С. 244; см. также: Colombier P. du. Op. cit. P. 73)

Несомненно, что древнерусские зодчие должны были обладать какой-то эмпирически разработанной, а затем ставшей традиционной, четкой системой построений, которая позволяла им заранее определять основные размеры частей здания как в плане, так и по высоте. Система эта должна была быть гибкой, поскольку различия в пропорциональных построениях разных памятников домонгольского зодчества очень велики, что свидетельствует о широких возможностях мастера разнообразить принимаемые им решения. В то же время система должна была быть достаточно точной. Так, изучение памятников владимиро-суздальского зодчества показало, что скульптурные рельефы в верхних частях здания высекались на отдельных камнях разного размера и затем уже в готовом виде использовались при кладке стен. Следовательно, архитектор имел возможность заранее задавать резчику размер камня, предназначенного для укладки даже в верхней части будущего здания.

С помощью размеров, полученных из плана, зодчий должен был иметь возможность определять основные конструктивные отметки высот сооружения, прежде всего арок и сводов. (См., напр.: Столетов А.В. О реконструкции памятников владимиро-суздальского белокаменного зодчества // Памятники истории и культуры. Ярославль, 1976. Вып. 1. С. 81. Интересную попытку выявить соотношение  храма сделал М.В. Степанов (см.: Степанов М.В. К вопросу о методе построения архитектурной формы древнерусскими зодчими // КСИА. 1983. Вып. 175. С. 26) Высказывались предположения, что в основе системы работы древнерусского зодчего лежали геометрические построения. Однако при отсутствии чертежей гораздо вероятнее, что определения размеров здания имели арифметический характер — в виде простых модульных отношений с мерами длины в качестве исходной единицы. (Гаряев P.M. Метрология как вспомогательный инструмент при исследовании памятников древнерусского зодчества // Археология и история Пскова и Псковской земли: Тез. докл. Псков, 1986. С. 6. Следует отметить, что к подобным выводам — использованию древними зодчими простых числовых соотношений — приходят и исследователи античной архитектуры (см., напр.: Радзюкевич А. «Золотой» блеск модулей Парфенона // Архитектура. 1988. 14 мая. № 9 (673). С. 88)

В чем заключался рабочий метод древнерусского зодчего, мы пока не знаем, несмотря на многочисленные попытки исследователей разгадать его. Неясно также, был ли этот метод разработан византийцами, или же он имел более широкий ареал, включая зодчество Кавказа, а может быть, и романское. Очень важно будет в дальнейшем выяснить и то, насколько специфично применялся данный метод на Руси, что внесли в него древнерусские мастера.  

П. А. Раппопорт. Строительное производство Древней Руси (X-XIII вв.)