Прежде чем перейти к изложению дальнейшего материала, подчеркнем еще одно обстоятельство, связанное с постройкой Киевского Софийского собора. Доверяя сообщениям южной группы летописей, мы считаем заложенный в 1037 г. собор первым памятником строительства Ярослава. Его архитектура и живопись, при всем их высоком качестве, сложности и грандиозности, имеют некоторые черты, свидетельствующие об ученичестве значительной части мастеров. Создание огромного собора стало школой, воспитавшей многочисленные кадры мастеров и давшей начало непрерывной самостоятельной художественной жизни русского государства. Весьма содержательно в связи с этим известие о строительстве Георгиевского собора (вторая половина 1040-х годов): Ярослав «всхоте создати церковь в свое имя святого Георгия, да еже всхоте и створи; и яко начата здати ю, и не бе многа делатель у нея; и се видев князь, призва тиуна; почто не многа у церк-ве стражющих. Тиун же рече: понеже дело властетелское. боятся люди труд подимше найма лишени будут. И рече князь: да аще тако есть, то аз сице створю. И повеле куны возити на телегах в комары златых врат, и возвестиша на торгу людем, да возмуг каждо по ногате на день. И бысть множьство делающих. И тако вскоре конча церковь...» (Максимович М. А. О построении и освящении киевской церкви св. Георгия.- Киевлянин, 1850, кн. 3 (на 1850 год), с. 66-67.).

Видимо, ремесленное обеспечение работ после создания Софийского собора не вызывало уже никакого затруднения. Мы можем сделать вывод и о том, что зодчие образовывали не одну артель. Часть их возводила Софию Новгородскую в 1045—1050 гг., в то время когда другая строила в Киеве Георгиевский собор. Можно думать, что к Ярославу перешли из Чернигова мастера Спасо-Преображенского собора. Но отличие Киевской Софии от Спасо-Преображенского собора и размах строительства Ярослава могут говорить о приглашении Ярославом новых зодчих из Константинополя. Во всяком случае, при анализе строительных работ в Киеве 1037—1054 гг. (до смерти Ярослава) необходимо учитывать возможность одновременного возведения двух и, может быть, даже трех объектов.

При Ярославе в Киеве был воздвигнут ряд памятников, образовавших настоящий ансамбль между Золотыми воротами и Софийским собором. К сожалению, мы мало что о них знаем. Золотые ворота дошли в руинах, дающих недостаточный материал для суждения об их художественной выразительности, хотя реконструкция самого проезда ворот и их связи с валом получила солидную археологическую обоснованность (Висоцький С. О., Лопушинсъка 6. I., Холостенко М. В. Архiтектурно-археологiчнi дослiдження Золотих ворiт у Киевi: у 1972 - 1973 pp.- Apxeологiчнi дослiдження стародавнього Киева. Крив, 1976, с. 63 - 85; Высоцъкий С. О. Вал Ярослава Мудрого у Киевi - Археологiя Киева. Дослiдження и матерiали. Киiв, 1979, с. 22 - 38; Он же. Фортификационные сооружения Древнего Киева. Золотые ворота, вал Ярослава Мудрого. - В кн.: Новое в археологии Киева. Киев, 1981, с. 142 - 172.). Общая композиция Золотых ворот имеет тысячелетнюю традицию: через византийские образцы она восходит к римскому строительству I в. до н. э. и последующего периода; уже в таких памятниках, как Порта деи Леони в Вероне, Порта Претория в Аосте, Порта Нигра в Трире. встречается арочный проезд, невысокий закрытый (как бы аттиковый) ярус над ним с рядом арочных проемов и верхняя боевая площадка.

В византийское время стремление усилить неприступность ворот приводило к помещению на них священных изображений (например, знаменитая икона Спасителя на воротах Халке — главного входа Большого дворца в Константинополе (Mango С. The Brazen House. Copenhagen, 1959.).

В Киеве над вратами встала церковь Благовещения, символизируя покровительство высших сил городу и государству. При строительстве церкви проезд ворот укрепили дополнительными прикладками и арками, что заставляет думать о втором этапе строительства и о том, что церковь не входила в первоначальный замысел ворот (С. А. Высоцкий датирует прикладки концом XI столетия и связывает их с ремонтными работами, а не со строительством храма. Как бы то ни было, надвратная церковь появилась не сразу, а через какой-то небольшой промежуток времени. См.: Высоцкий С. А. Фортификационные сооружения, с 146, 151 - 152.). Все же однозначно решить эту проблему тюка невозможно. Практика осуществления единого замысла последовательными пристройками, проявившаяся при создании больших соборов, может быть достаточным контраргументом, равно как и свидетельство Илариона, в конце 40-х годов говорящего в «Слове» и о вратах, и о церкви над ними. С другой стороны, мы все же не знаем до этого времени надвратных храмов. Есть ли Золотые ворота Киева первый или один из ранних образцов столь широко впоследствии распространившейся композиции, сказать трудно, но, может быть, именно поэтому и могло иметь место поэтапное формирование замысла. Весьма показательно описание Золотых ворот Мартином Груневегом, фиксирующее существовавшую в XVI в. точку зрения и могущее оказаться исторически верной оценкой ситуации: «Сверху ворот устроена часовня — по обычаю руссов, которые украшают свои ворота сверху красивыми церковками, отдавая их богам в охрану. Такой обычай они, возможно, переняли от греков» (Iсаевич Я. Мартин Груневег i його опис Киева.- Bcecвiт, 1981, № 5, с. 210.) .

Обратимся теперь к трем киевским храмам середины XI в. Материалы раскопок побудили М. К. Каргера представить эти памятники как пятинефные постройки (Каргер М. К. Древний Киев. М.; Л., 1961, т. II, с. 216-237.) . Исходя из других соображений, к такому же выводу пришел К. Н. Афанасьев (Афанасьев К. Н. Построение архитектурной формы древнерусскими зодчими. М.. 1961, с. 174-179.)

Думается все же, что для этого нет достаточных оснований. Скорее всего, это были трехнефные храмы с боковыми галереями и нартексом (так считал и Д. В. Милеев) (Милеев Д. В. Вновь открытая церковь XI века в Киеве и положение исследований в связи с новыми застройками города.- В кн.: Труды IV съезда русских зодчих в Санкт-Петербурге (1911). СПб., 1911, с. 117-121.)  В двух из них — храмах на Большой Владимирской улице и храме на усадьбе митрополичьего дома — в северо-западпых углах помещены лестничные башни. Уже это может служить доказательством того, что крайние нефы были галереями. Когда несколько позже в Михайловском соборе Выдубицкого монастыря действительно была устроена внутри храма лестница, то она «не сумела» войти в него незаметно, что косвенно свидетельствует об отсутствии прецедента. В рассматриваемых памятниках логично представить себе лестничные башни, стоящие рядом с соборами в окружении галерей.

Софийский собор имеет галереи при пятинефном ядре, план его в целом выглядит семи- или девятинефным. Планы же раскопанных зданий — пятинефные в целом. Хотя галереи не есть обязательная форма в храмовой архитектуре XI в., все же они кажутся таковыми в эпоху Ярослава. В храмах в Георгиевском переулке и на митрополичьей усадьбе крайние нефы значительно шире промежуточных, так соотносятся галереи и нефы Софии Новгородской. Поэтому и в указанных храмах это, вероятнее всего, были галереи.

Есть еще одна интересная деталь. Западная галерея (нартекс) храма в усадьбе митрополичьего дома расчленена слишком сильно выступающими лопатками. Даже беглое сравнение подобной формы с планами Софийских соборов убеждает нас в том, что это остатки аркбутанов. Отсюда можно сделать почти бесспорный вывод, что это галерея, а не неф. Все эти наблюдения делают маловероятной пятинефность разбираемых памятников. Скорее всего, Софийский собор был единственным пятинефным памятником Киева.

Но существуют еще два пятинефных русских храма, выстроенных в середине XI в. и образующих единое по характеру явление с главным храмом Киева. Это — Софийские соборы Новгорода и Полоцка, игравшие для этих земель столь же важную и существенную роль, как София Киевская для всей Руси. Но если собор в Новгороде, исходной и родной земле Ярослава Мудрого, строился по заказу самого великого князя и его старшего сына Владимира, правившего Новгородом, и потому его аналогичность Киевской Софии кажется естественной, то гораздо удивительнее близость к этим соборам полоцкого храма, создававшегося повелением князя Всеслава, враждовавшего с Киевом и с Новгородом. Софийские соборы всех трех городов и своей общностью, и своими различиями дополняют наши знания о единстве русской культуры и формировании ее локальных вариантов в 1040—1050-е годы.

Софийский собор в Новгороде

Софийский собор в Полоцке

Причины появления Софийских соборов в трех главнейших русских городах очевидны. Огромные роскошные пятинефные храмы стали центрами духовной жизни, воплотив в себе новое мировоззрение и торжественную силу княжеской власти на Руси, Ярослав Мудрый выстроил Софию Киевскую, вместе с сыном он выступил заказчиком собора в Новгороде. Близость киевского и новгородского памятников предопределена уже этим, аналогичность же им главного храма Полоцка, чьи князья все столетие враждовали с Киевом, грабили Новгород, оказывается несколько неожиданной. Она, вероятно, должна восприниматься не только как желание «не уступить», но и как показатель общности культурного склада всех русских земель. Быть может, этому способствовало, вопреки княжеским усобицам, единство церковной организации.

Не может быть сомнения в том, что далеким образцом для Руси была София Константинопольская. Ее масштаб, торжественные хоры, красота купольной композиции, происходившие в ней обряды вдохновляли и заказчиков, и зодчих. Но она была не только внешним образцом — повторялась ситуация ранней поры жизни Византии. Сам выбор посвящения главного храма и тогда, и в XI столетии не был случаен. Можно с полным основанием и для русских памятников повторить слова Н. П. Кондакова о Софии Константинопольской: «В силу своего соборного значения св. София... получила свое посвящение не какой-либо частной местной святыне или святому, но высшей религиозной идее» (Кондаков Н. П. Византийские церкви и памятники Константинополя. Одесса, 1886, с. 10.).

Универсализм идеи, связанной с понятием гармонично устроенного космоса, оказался близок великокняжеской культуре Киевской Руси, ее могуществу и торжественности. Об этом говорят памятники архитектуры, это же имел в виду русский летописец XI столетия, когда, восхваляя Софию, приводил слова Соломона: «Я, премудрость, вселила свет и разум и смысл я призвала. Мои советы, моя мудрость, мое утверждение, моя крепость. Мною цесари царствуют, а сильные пишут правду, Я любящих меня люблю, ищущие меня найдут благодать» (ПВЛ, ч. 1, с. 302.).

Русские Софийские соборы схожи с Софией Константинопольской еще одной чертой — типологической уникальностью. Они возникли как главные храмы крупнейших городов и земель. Их пятинефная структура родилась в Киеве из-за особых требований заказа, и она оказалась связанной с их посвящением. В сфере архитектуры XI столетия это явление творческое и особенное, определенное спецификой не только художественной, но и общекультурной и даже политической жизни киевского государства XI столетия. Строительство Ярослава Мудрого стало школой для мастеров второй половины XI в., но при этом основные их поиски шли уже на основе традиционного трехнефного типа храма.

Архитектура Киева второй половины XI — начала XII в. представляет собой целостное художественное явление, преемственно связанное со строительством Ярослава Мудрого. Это эпоха возведения соборов важнейших киевских монастырей, великокняжеских и княжеских. Постройки возникают почти непрерывно друг за другом, а часто и одновременно, в Киеве формируется крепкая архитектурная школа со своими строительными и художественными традициями. Общий характер искусства по-прежнему родствен общевизантийским художественным явлениям, но киевскому искусству в целом свойственна особая монументальность. Грандиозность и разнообразие форм, связанные прежде всего с требованиями киевских заказчиков, сводчатые конструкции, вызывающее восхищение качество работ пробуждают ассоциации не только с кругом памятников Константинополя, «второго Рима», но и с созданиями Рима античного, с его инженерией и ремеслом.

Техника укладки с утопленным рядом остается обязательной, при этом зодчие увеличивают толщину плинфы и сокращают количество используемого в кладке необработанного камня. Поверхность стен становится подчеркнуто выравненной, организованной. Существование этой техники с несомненностью свидетельствует о продолжающихся контактах с архитектурой Константинополя (См. сноску 123 в главе «Византийская архитектура VI - XII вв.», особенно: Schaffer Н. Architekturhistorische Beziehungen zwischen Byzanz imd Kievei Rus in 10. und 11. Jahrhundert. - Istanbuler Mitteilungen, 1973 - 1974, Bd. 23/ 24, S. 206-207.). Прежние способы укрепления стен и фундаментов храмов деревянными связями продолжают существовать, дополняясь системой скрепляющих балки металлических стержней. Было время, когда исследователи подобные конструкции связывали с влиянием местного деревянного строительства (Шмит Ф. И. Заметки о поздневизантийских храмовых росписях.- ВВТ 1916, XXII (1915-1916), вып. 1/2, с. 105-112.). Справедливую критику этих воззрений дал М. К. Каргер (Каргер М. К. Указ. соч., с. 32, 36, 425-426.); для точного осознания процесса архитектурного развития надо указать на глубокую древность подобных приемов. О деревянных балках, связывающих и укрепляющих кладку, писал еще Витрувий (Марк Витрувий Поллион. Об архитектуре. «П., 1936, Книга первая, V, 3 (с. 36); Книга вторая, IX, 8 (с. 70); см. также: Сокольский Н. И. Деревообрабатывающее ремесло в античных государствах Северного Причерноморья. М.. 1971, с. 57 - 61; Гайдукевич В. Ф. Раскопки Тиритаки и Мирмекия в 1946 - 1952 гг.- МИА, 1958, № 85, с. 162; Кругликова И. Т. Дакия в эпоху римской оккупации. М., 1955, с. 47 - 48.), а деревянные колышки, которые вбиваются в основания фундаментных рвов, уплотняя их, известны нам и в памятниках античности (в том числе и Северного Причерноморья (Марк Витрувий Поллион. Указ. соч., Книга вторая, IX, 10 (с. 70); Книга третья, IV, 2 (с. 90); Сокольский Н. И. Указ. соч., с. 56-57; Eygun F. Circonscription de Poitiers.- Gallia, 1963, vol. XXI, fasc. 2, p. 453.) и западного средневековья. Все это входило в тысячелетнее наследие византийской и — шире — европейской архитектуры.

Основным процессом в зодчестве второй половины XI в. стало формирование особого типа трехнефного храма, послужившего каноническим образцом для всего последующего развития древнерусского искусства. Его появление связано с поисками новой формы завершения стен, при которой каждое прясло фасадов стало заканчиваться закомарой, и возникшее таким образом позакомарное покрытие распространилось по всему периметру здания.

Закомары, то есть полукружия стен, отвечающие линиям идущих за ними сводов, являются характернейшей чертой византийских и, особенно, константинопольских построек. Они обычно соседствуют со скатными или горизонтальными завершениями, как это было и в первых русских памятниках (Спасо-Преображенский собор в Чернигове, София Киевская и София Новгородская), однако многоглавия русских соборов, в отличие от византийских построек всех регионов, создают центрические, исполненные сложного и постепенного развивающегося криволинейного ритма композиции. Чудо ритмического «круговращения», о котором с восторгом писали византийские авторы, передавая свои впечатления от интерьеров храмов, никогда не было выявляемо в наружном облике зданий самой Византии с такой полнотой.

Многоглавие русских памятников было связано с устройством в них обширных хор. Во второй половине XI в. хоры остаются лишь над нартексом и западными углами основного помещения (наоса) киевских храмов. Галереи, обязательные для эпохи Ярослава Мудрого, исчезают, так же, как и восточные приделы. Хоры, прежде освещавшиеся главами, теперь получают свет через большие окна в стенах храма; храмы становятся одноглавыми.

По киевской традиции хоры делаются высокими, поэтому со времен Софии Киевской русские храмы не имеют пониженных западных угловых компартиментов наоса, характерных для всего остального византийского мира. В Константинополе иногда встречается равновысотность центральных и угловых ячеек храма, связанная с превращением хор в обособленные помещения над угловыми зонами наоса (монастырь Липса, Эски Имарет Джами). В церкви Богородицы монастыря Липса мы даже видим некоторое подобие позакомарного завершения фасадов. Однако такие формы никогда не образуют в Константинополе отчетливого композиционного решения.

Некоторое увеличение значимости хор можно отметить в начале XII в. в храмах монастыря Пантократора. Но и здесь хоры располагаются только над нартексом. их поднятые на один уровень своды образуют общее закомарное завершение только западного фасада. Западные углы наоса остаются пониженными. В русских же памятниках хоры всегда заходят в угловые части наоса, и закомарная форма завершения распространяется не только на западный, но и на боковые фасады. Конструктивная схема в сравнении с постройками первой половины XI в. остается принципиально неизменной, но вместо глав традиционная система несущих арок завершается сохраняющими округлость и гибкость очертаний глав сводами и закомарами.

Уже в Михайловском соборе Выдубецкого монастыря, чье строительство началось в 1070 г., в верхней части лопаток сохранились до наших дней двойные уступы, свидетельствующие о наличии здесь изначально расположенных в одном уровне закомар. В последние годы была уточнена история строительства памятника (Раппопорт П. А. Русская архитектура X-XIII вв. Археология СССР. Свод археологических источников,  47. Л., 1982, с. 26-27, № 35. В книге П. А. Раппопорта суммирована литература по рассматриваемым памятникам, вышедшая до начала 1980-х годов, поэтому мы будем лишь дополнять эти сведения ссылками на последующие публикации: Мовчан И. И. Культовые постройки.- В кн.: Новое в археологии Киева. Киев, 1981, с. 202-212. ). Сначала выстроили сам храм, а затем к нему пристроили нартекс с лестничной башней в северной ячейке. Нартекс был пристроен так же, как лестничная башня и крещальня Спасо-Преображенского собора в Чернигове, — со своей примыкающей к храму стеной, независимо от стен самого храма. Это обстоятельство раскрывает понимание композиционной структуры соборов XI в. самими зодчими, для которых нартекс всегда являлся особой по своим функциям зоной храма. Разделяющие нартекс и наос стены никоим образом не являются здесь столбами, как и почти во всех остальных русских памятниках XI — XII вв.

Подобное соотношение заставляет еще раз обратить внимание на общепринятую классификацию русских церквей. Они обычно именуются крестово-купольными без всяких оговорок, а дальнейшим уточнением типа служит, как правило, число столбов, в которое без раздумья включаются простенки и апсид, и нартекса. Таким образом формируются понятия о четырех-, шести- или восьмистолпных храмах (См. сн. 3 главы «Древнерусская архитектура конца X — первой половины XI в.».).

Если мы обратимся к классическим византийским крестово-купольным храмам, таким, как храм св. Ирины, Календер Джами, Дере-Агзы, то станет очевидным, что русские храмы могут быть относимы к подобному типу лишь с большими оговорками. Главнейшие различия состоят в тех новых идеях, которые привнес тип храма на четырех колоннах.

Вряд ли возможно называть византийские крестово-купольные постройки VI — XII столетий четырех- или шестистолпными (Krautheimer R. Early Christian and Byzantine architecture. Harmondsworth, Middlesex, 1965, p. 201-203.).Столбом можно назвать опору достаточно компактную, небольшую в своем горизонтальном сечении и достаточно центрическую. В византийских же памятниках подкупольные опоры имеют слишком сложную и дифференцированную форму, они чаще всего есть не что иное, как комбинация отрезков стен. В русских же памятниках термин столб (столп) вполне приемлем, ибо не только на плане, но и объемно эта форма выделяется вполне отчетливо. Подобное переосмысление крестово-купольного типа своим источником имеет структуру четырехколонных храмов, где внутри полностью исчезают стены и остаются лишь колонны. В памятниках Киева внутри тоже нет стен, но колонны заменяются столбами. Храмы от этого не становятся снова крестово-купольными, они по-прежнему относятся к типу вписанного креста. Трудно поэтому без соответствующих оговорок согласиться с мнением Р. Краутхаймера, который говорит о широком распространении построек крестово-купольного типа в русских княжествах (Idem. p. 208, 241-242.).

Храмы Киева (за исключением Софийского собора) — всегда четырехстолпны. Дополнительная пара опор с запада, приближающаяся по форме к крестообразным столбам, на самом деле всегда является частями прорезанной арками стены нартекса. Восточные же столбы так называемых восьмистолпных храмов есть не что иное, как части межалтарных стен, разделенных проходами (Еще раз отметим, что подобное наблюдение впервые было сделано К. Н. Афанасьевым, хотя, к сожалению, эта точка зрения не стала у него систематической и постоянной; см.: Афанасьев К. Н. Построение архитектурной формы древнерусскими зодчими. М., 1961, с. 53.).

Михайловский собор Выдубецкого монастыря в Киеве (1070-1088)

Успенский собор Печерской лавры (1073 - 1077 гг.)

Комеч А.И. Древнерусское зодчество конца X - начала XII в. Византийское наследие и становление самостоятельной традиции